Жанровое своеобразие баллад Жуковского («Людмила», «Светлана», «12 спящих дев» и др.)

Страница 8

«Упитанные литературою древних и французскою, ее покорной подражательницей (я говорю только о просвещенных людях), мы в выборах его увидели нечто чудовищное, - писал один из современников Жуковского Ф.Ф. Вигель, имея в виду выбор нового жанра, особых коллизий и героев в «Людмиле». – Мертвецы, привидения, чертовщина, убийства, освещаемые луною, - да, это все принадлежит к сказкам да разве английским романам; вместо Геро, с нежным трепетанием ожидающей утопающего Леандра, представить нам бешено страстную Ленору со скачущим трупом любовника! Надобен был его чудный дар, чтобы заставить нас не только без отвращения читать его баллады, но, наконец, полюбить их. Не знаю, испортил ли он нам вкус? По крайней мере создал нам новые ощущения, новые наслаждения».

Сочинения Вигеля понятны. С точки зрения людей, воспитанных на идеях просветительства, обращение к подобной чертовщине нелогично и даже вредно. Разум должен рассеивать тьму невежества, суеверий и фантастических представлений, должен прямым путем вести нас к истине. Но в глазах Вигеля и его современников разум был достаточно скомпрометирован: они уже начинали понимать, что человек не сводится к интеллекту, что отношения между людьми нельзя строить на основе голой логики, что историей управляет не разум по упрощенной схеме причинно-следственных связей, что человеческое общество является бесконечно более сложным, чем это представлялось в прошлом. Кроме разума человек обладает душой и сердцем, совестью и чувством прекрасного, сознанием долга, цели, достоинства – и вместе с тем предрассудками, темными предчувствиями, нелогичными симпатиями и антипатиями.

Отмеченное Вигелем противоречие объяснимо и закономерно. Можно быть убежденным в том, что искусство должно звать к светлому будущему, и одновременно наслаждаться чтением баллад, понимая, что изображенное Жуковским невозможно, противоречит законам природы и ужасно. Именно потому жанр баллады тогда получил столь же широкое распространение, как и элегия. Белинский в 1844 г. верно, хотя и не без иронии, отметил, как поколение русских читателей 1840-х годов восприняло новый жанр: «Сколько уже времени до того Жуковский писал баллады! На них некоторые косились, хотя большинство читало их с одобрением; но лишь появился Пушкин, не написавший почти ни одной баллады, как баллада сделалась любимым жанром: все принялись за мертвецов, за кладбища, за ночных убийц; поднялись жестокие споры за балладу». [1, VII, с. 38].

При всех своих сомнениях Вигель сделал решительный вывод в связи с опубликованием «Людмилы» Жуковского: «Вот и начало романтизма». Это близко к истине: в художественном строе этой баллады более полно и решительно осуществился разрыв с характерологией, поэтикой и стилистикой доромантической поэзии, нежели в элегиях Жуковского 1802-1806 гг. Но есть и еще одно обстоятельство, которое позволило современникам Жуковского связать с его балладами, а не с элегиями представление о начале романтизма как нового направления в русской литературе.

При чтении элегий вспоминались библейские сказания, пессимистические мотивы к книге Экклезиаста, мотивы разочарованности в результате жизненных утрат, которые встречались едва ли не у всех великих поэтов Востока и Запада – у Хайяма, Саади, Бедиля, у Петрарки, Данте, Шекспира…А за балладой возникает иной мир. Баллада теснее была связана со средневековьем. Народная англошотландская баллада чуть ли с начала XVIII в. оказывала сильнейшее влияние на всю западноевропейскую литературу. Она была окрашена в мрачные цвета и выражала драматическое содержание, перелагала легенды а Робин Гуде, о несчастной любви ли кровавой мести.

В балладах английских и немецких романтиков раннего периода представал мир средневековой жизни – темный, малоизвестный большинству читателей, казалось бы, навсегда потонувший во тьме недостоверных преданий или откровенно мистических легенд. В этом мире человек оказывается бессильным перед ликом грозных и безжалостных сил. По контрасту с революционной эпохой он казался особенно мрачным. И по контрасту с начавшимся раскрепощением народов этот мир напоминает о том закрепощении личности, которое было всесторонним и потому особенно чудовищным. При всех попытках идеализации средневековья, предпринимавшихся многими из романтиков, человек в художественном мире баллад оставался бесправным рабом правителей, веры, суеверий, сверхъестественных сил и даже собственных благородных побуждений.

Похожие публикации:

Судьбы музыкального искусства
Одна из центральных проблем, волновавших Лароша, - судьбы музыкального искусства. Он был убежден в том, что его высшие, совершенные образцы созданы в прошлом полифонистами Нидерландской школы, Палестриной, Бахом, Гайдном, Моцартом. По отн ...

Русские традиционные высказывания. «Язык и речь» как лингвистические понятия
Современная лингвистика рассматривает широкий круг вопросов возникновения, развития и функционирования языка. В теории языка, начиная с Ф. де Соссюра (1857 – 1913), разграничиваются понятия «язык» и «речь». Ученый относил различение языка ...

Биография
Чарльз Джон Гаффам Диккенс(англ. Charles John Huffam Dickens, 1812—1870) — английский писатель, один из величайших англоязычных прозаиков XIX века, гуманист, классик мировой литературы. Чарльз Диккенс: Charles Dickens Имя при рождении: ...